Сквайр начинал закипать, но старался сдержать свой гнев. Усилие его заслуживало уважения, так как было чрезвычайно велико. Нечто в тоне голоса и манере красивого и хорошо одетого управляющего невыразимо раздражало сквайра, и раздражение не становилось меньше от невольного сравнения великолепного скакуна, на котором сидел мистер Престон, и его собственной плохо ухоженной, стареющей кобылы.

— Мне сказали, что ваши люди не уважают этих границ, что они повадились выдергивать дрок из зарослей в моих охотничьих угодьях для своих костров.

— Это возможно, — ответил, приподнимая брови, мистер Престон, тоном более беззаботным, чем были его слова. — Они, должно быть, сочли, что в этом нет большой беды. Однако я это выясню.

— Вы ставите под сомнение мои слова, сэр? — спросил сквайр, горяча свою кобылу, так что она нервно затанцевала на месте. — Говорю вам, я услышал об этом не более получаса тому назад.

— Я и не думал сомневаться в ваших словах, мистер Хэмли. Мне бы это и в голову не пришло. Но вы должны извинить меня, если я скажу, что аргумент, который вы привели дважды в подтверждение своих слов, — что «услышали об этом не более получаса тому назад» — не настолько веский, чтобы исключить возможность ошибки.

— Скажите лучше прямо, что ставите под сомнение мои слова, — сказал сквайр, сжимая в руке и слегка приподнимая хлыст. — Мне непонятно, что вы хотите сказать. Слишком много слов.

— Прошу вас, не раздражайтесь, сэр. Я сказал, что я выясню. Вы сами не видели, как люди выдергивали дрок, иначе вы назвали бы виновных. Я, вполне понятно, могу сомневаться в правильности ваших сведений, пока сам все не выясню. Во всяком случае, я намерен действовать таким образом, и, если вас это оскорбляет, мне очень жаль, но все же я поступлю именно так. Когда я буду убежден, что вашей собственности нанесен ущерб, я приму меры, чтобы предотвратить это в будущем, и, разумеется, от имени милорда выплачу вам компенсацию — она составит, вероятно, полкроны, — добавил он негромко, словно про себя, и слегка презрительно улыбнулся.

— Стоять, кобылка, стоять, — сказал сквайр, совершенно не замечая, что сам был причиной ее беспокойных движений, непрестанно натягивая поводья, а может быть, он бессознательно обращал это предупреждение к самому себе.

Ни один из них не видел Роджера Хэмли, который приближался к ним широким, твердым шагом. Он заметил отца от дверей дома старого Сайласа и, пока бедняга все еще спал, хотел поговорить с отцом и подошел достаточно близко, чтобы расслышать следующие слова:

— Не знаю, кто вы, но я знавал земельных агентов, которые были джентльменами, а знавал и таких, которые не были. Вы принадлежите к этим последним, молодой человек, — сказал сквайр. — Мне бы хотелось испробовать на вас свой хлыст за вашу дерзость.

— Прошу вас, мистер Хэмли, — невозмутимо ответил мистер Престон, — умерьте немного ваш нрав и спокойно подумайте. Мне, право, жаль видеть человека вашего возраста в таком возбужденном состоянии.

При этом он все же чуть отодвинулся, но не из страха за себя, а, скорее, желая помешать раздраженному человеку осуществить свою угрозу, из нелюбви к скандалу и пересудам, которые это вызовет. Именно тогда и подошел к ним Роджер Хэмли. Он слегка запыхался, его потемневшие глаза глядели строго, но заговорил он достаточно спокойно и сдержанно.

— Мистер Престон, мне не вполне ясен смысл ваших последних слов. Но в любом случае не забывайте, что мой отец — джентльмен, чей возраст и положение таковы, что он не привык получать советы, как управлять своим нравом, от таких молодых людей, как вы.

— Я хотел, чтобы он не позволял своим людям расхаживать по моей земле, — сказал сквайр сыну. Не желая уронить себя в глазах Роджера, он отчасти сдержал свой гнев. Но если слова его и звучали немного спокойнее, то все другие признаки гнева остались: покрасневшее лицо, дрожь в руках, затуманенный яростью взгляд. — Он отказался распорядиться и усомнился в моих словах.

Мистер Престон повернулся к Роджеру, словно вместо Филиппа хмельного апеллируя к Филиппу трезвому, [68] и заговорил тоном спокойного разъяснения, впрочем, хотя оскорбительные слова в его речи отсутствовали, манера была крайне раздражающей:

— Ваш отец неправильно понял меня. Возможно, это и неудивительно, — добавил он, пытаясь выразительным взглядом передать сыну свое мнение, что отец не в состоянии прислушаться к голосу разума. — Я вовсе не отказывался сделать то, что справедливо и правильно. Я только хотел получить более убедительные доказательства этих правонарушений. А ваш отец оскорбился. — Тут он пожал плечами и воздел брови, как некогда выучился во Франции.

— Тем не менее, сэр! Я с трудом могу примирить слова и манеру обращения, к которым вы прибегли, когда я подходил сюда, с почтением к человеку его возраста и положения. Что же касается факта нарушения границ владения…

— Они вырывают весь дрок, Роджер, — скоро никакого укрытия для дичи не останется, — вставил сквайр.

Роджер почтительно наклонил голову, но речь свою продолжил с того места, где она была прервана:

— …я разберусь с этим сам в более спокойный момент, и, если окажется, что такое нарушение или причинение ущерба имело место, я, разумеется, буду ожидать, что вы позаботитесь положить этому конец. Пойдемте, отец. Я собираюсь проведать старого Сайласа. Может быть, вы не знаете — он очень болен.

Таким способом он попытался увести сквайра прочь, чтобы предотвратить продолжение разговора. Удалось это не вполне.

Мистер Престон был взбешен спокойной и достойной манерой Роджера и послал им вслед прощальную стрелу в форме громкого монолога:

— Положение, изволите ли видеть! А что мы должны думать о положении человека, который затевает такие работы, не подсчитав их стоимости, заходит в тупик и вынужден рассчитать всех рабочих в самом начале зимы, оставив…

Они были уже слишком далеко, чтобы расслышать остальное. Сквайр еще до того готов был повернуть назад, но Роджер взял под уздцы старую кобылу и повел ее через один из болотистых участков, словно выводя на сухую дорогу, но на самом деле он просто намеревался предотвратить возобновление ссоры. Хорошо, что лошадь знала его и к тому же была достаточно стара, чтобы предпочитать спокойствие пляске под седлом, потому что мистер Хэмли резко дергал поводья и под конец разразился бранью:

— Черт побери, Роджер! Я не ребенок. Я не позволю так с собой обращаться. Отпусти поводья, я сказал!

Роджер отпустил; они уже выбрались на твердую землю, и он не хотел, чтобы кто-нибудь, случайно увидевший их, решил, что он каким-то